В издательстве «Модан» вышла недавно книга «Зигмунд Фрейд – Письма», переведенная на иврит, с комментариями доктора Эрана Рольника, известного израильского психоналитика, психиатра и историка.
По словам Рольника, огромное количество писем Зигмунда Фрейда проливает свет не только на то, какие вопросы и проблемы занимали создателя психоанализа, но на ту роль, каковую сам факт написания этих писем играл в его жизни. А всего, по мнению экспертов, Фрейд, прожив 83 года, написал более тридцати тысяч писем.
Судя по всему, он, чуть ли не с юного возраста, понимал, — или предчувствовал, — что будет значить для будущих поколений его эпистолярий. Во всяком случае, уже в 17 лет он пишет своему другу: «Вы, вероятно, не знали до сих пор, что обмениваетесь письмами с немецким стилистом. И теперь я советую вам, как другу, а не как заинтересованной стороне, сохранить их – переплести – позаботиться о них – никогда заранее нельзя предугадать».
Да уж, молодой Фрейд был предусмотрительным. Его преданность эпистолярному жанру кажется удивительной, в особенности, в тот период жизни, когда он культивировал личную переписку как искусство.
Фрейдовский эпистолярий включает в себя неистовые или остроумные послания, записанные им в юности, страстные и откровенно любовные письма его невесте, а также формирующую его взгляды – и не менее темпераментную – переписку с его другом Вильгельмом Флиссом. Наряду с этим в письмах буквально документируется глава «самоанализа» его жизни, пик которой – открытие Эдипова комплекса и разгадка природы сновидений. К тому времени, когда Фрейду исполнилось тридцать лет, стало ясно, что способ общения в письмах важен для него не только в межличностных отношениях, но для последующих открытий, исследований, становлении психоанализа как учения, охватившего весь мир, а также для того, чтобы поддерживать источник его неослабевающего творчества.
Корреспонденты Фрейда отмечали странную напряженность, существовавшую между его позитивистскими устремлениями как ученого и врача и поэтико-лирическими элементами, составляющими его личность; они с удивлением обнаруживали взаимопроникновение революционности и консерватизма в его размышлениях. Читатели писем могут также оценить его мысли по поводу женственности, сексуальности, родительских инстинктов, денег, курения, раке, экологии, археологии; а также о «бесчеловечном законе, лишенном эмпатии и навязывающем беременность даже той матери, которая этого не хочет»; с некоторыми из своих конфидентов он поделился мыслями, возникшими у него после встречи с Альбертом Эйнштейном и о странной фантазии, которой он был обуреваем в молодые годы: провести сеанс психоанализа с российским царем и, тем самым, предотвратить еще одну войну.
Фрейд получал удовольствие, сообщая получателям его писем о различных сенсациях и новостях из личной жизни: о решении бросить курить (которое держалось до тех пор, пока он не закончил писать письмо с описанием данного, принятого им решения) или о поразившем его антисемитизме в одной из австрийских больниц, где он работал и о чем поведал своей невесте Марте Бернайс. Речь идет о коллеге Фрейда – хирурге Карле Коллере, который, — кстати, по совету Фрейда, — стал первым применять кокаин в качестве обезболивающего препарата.
«У него случилось разногласие по какому-то незначительному техническому вопросу с хирургом, работающим в клинике Билрота, и последний неожиданно назвал Коллера «еврейской свиньей», — пишет Фрейд. – Теперь, собственно, вы можете себе попытаться представить себе атмосферу, в которой мы живем, всеобщего ожесточения – короче говоря, мы бы все отреагировали так, как отреагировал Коллер: влепил обидчику пощечину. А тот сразу же помчался к директору, нажаловавшись на Коллера. Но директор вызвал Коллера, выслушал и категорически встал на его сторону. Мы все вздохнули с облегчением. Но так как оба эти человека – офицеры запаса, то получивший пощечину обязан вызвать Коллера на дуэль, и в этот самый момент они дерутся на шпагах в довольно непростых условиях». И далее: «Я слишком расстроен, чтобы написать еще что-то, но не буду отправлять письмо, пока не смогу рассказать вам, как завершился поединок.
[…]Все хорошо, моя маленькая. Наш друг не пострадал, а его противник ранен дважды. Мы все в восторге, это радостный для нас день. Собираемся сделать подарок Коллеру, который постоянно бы напоминал ему о победе».
По сути говоря, утверждает Рольник, и отношение к еврейству Фрейда, то есть, к его самоидентификации, невозможно понять, не ознакомившись с его эпистолярным наследием. То же самое касается взглядов Фрейда на социализм, на сионистское движение, его отношение к приходу к власти нацистов, к Еврейскому университету в Иерусалиме, к тому, как зарождалось признание его идей и психоанализа, в частности, в еврейской культуре; необычайно интересны мысли Фрейда о смерти, высказанные им в письмах, а также по поводу телепатии и археологии, музыке и даже… о собаках.
Публичный интерес к письмам Фрейда возник, когда в 1937 году его ученица и психоаналитик принцесса Мария Бонапарт, сообщила, что приобрела письма Фрейда к его близкому другу Вильгельму Флиссу на аукционе (письма были выставлена на продажу вдовой Флисса). Фрейд, правда, ответил, что хотел бы, чтобы она сделала с этими письмами то же самое, что делает еврей, когда готовит павлина: он приготавливает его, зарывает в землю на неделю, затем достает оттуда и выбрасывает в мусор.
Однако Бонапарт настаивала на том, чтобы письма сберечь, и переправила их в Лондон. «Представьте себе, — писала она Фрейду, — что у нас не было бесед Гете с Эккерманом или диалогов Платона».
В пятидесятых годах прошлого века американский психоаналитик Курт Эйслер основал «Архив Фрейда», приступив к поискам писем Фрейда по всему миру и их систематизации. Можно себе только представить, что чувствовал Эйслер, когда дочь Фрейда Анна, жившая тогда в Лондоне, позволила ему, наконец, заглянуть в домашнюю «святую святых»: шкаф, где хранилась значительная часть переписки ее отца. По признанию Эйслера, он, словно прикоснулся к некоей тайне: перед ним открывалась вселенная целой науки. Были ли в письмах скрытые свидетельства о сексуальной эксплуатации пациентов их родителями, о которых Фрейд знал и которые подавлял? Способна ли фрейдистская революция, базирующаяся на первородном грехе, опровергнуть сам психоанализ и связанное с ним мышление — от Фрейда и его последователей, вплоть до сегодняшних дней?
Это те вопросы, которые продолжают занимать исследователей учения Фрейда и его личности на протяжении многих десятилетий. Однако, следует заметить, что интерес, вызванный посланиями Фрейда к Флиссу, вызвал не меньшее желание познакомиться со всем эпистолярным наследием Фрейда. Контуры этого наследия проявлялись постепенно, уподобившись огромному континенту. Что, в свою очередь, подтвердило утверждение Томаса Манна, еще одного корреспондента Фрейда, что вклад последнего в науку столь же важен, как и вклад в немецкую литературу.
Из тех же писем Флисса, на которых Рольник делает особый упор, особо упоминается письмо от 1897 года – именно там впервые встречается употребление выражения «Эдипов комплекс»: «Я также обнаружил на своем собственном примере влюбленность в мать и ревность к отцу… и теперь рассматриваю это в качестве универсального явления раннего детства, даже если оно проявляется не так рано, как у детей, больше склонных к истерии. И если это так, то мы можем понять чарующую силу Царя Эдипа, несмотря на все возражения, выдвигаемые разумом против фатальности судьбы…
…Каждый из нас когда-то был Эдипом в своих фантазиях, и каждый отшатывался в ужасе от воплощения мечты, перенесенной в реальность, включая полный набор репрессий, отделяющих инфантильное состояние от нынешнего».
В своих письмах Фрейд гораздо больше, чем в собственных научных трудах и изысканиях, делился со своими адресатами деталями о процессе создания новой теории. «Я все время находился в депрессии и, как под наркозом, писал, писал, писал», — обращался он к венгерскому аналитику Шандору Ференци. А Ромену Роллану, который хотел заинтересовать его сокровищницей индийской культуры, писал: «В нашем восприятии даже мышление является регрессивным процессом» (то есть в психологическом смысле)». Иными словами, можно обнаружить четкую связь между научными открытиями Фрейда и его реакцией на побуждение писать, вести записи, запечатлеть себя в слове и делиться с другими всем, что приходит в голову.
Что же значат письма для Фрейда? В данном случае можно сказать, что он выступает в роли явного антагониста Франца Кафки, считавшего, что написание писем – это «общение… с собственным призраком»; те, кто хорошо знаком с автоэротическими любовными письмами Кафки, могут понять, почему Кафка приписал возможность написания писем к бедствиям, свалившимся на его бедную голову и почему обвинил свои собственные послания в намерении «всегда предать его». Но Фрейд, напротив, получает удовольствие от собственных эпистол, слова льются из него щедро и уверенно, при том, что получатель его писем никогда не чувствовал, что великий человек сделал ему «одолжение», ответив. И – более того – Фрейд всегда откровенен и не боится этой откровенности, он бескомпромиссен, когда дело касается истины. В качестве примера Рольник приводит ответ, написанный Фрейдом одной из своих корреспонденток, матери, чей сын оказался гомосексуалистом: «Из вашего письма я понял, что ваш сын гомосексуалист. Меня больше всего впечатляет тот факт, что вы сами не упоминаете этот термин, когда сообщаете мне информацию о своем сыне. Могу ли я спросить вас, почему вы этого избегаете? Гомосексуализм, безусловно, не дает никаких преимуществ, но в этом нет ничего постыдного, никакого порока, никакой деградации, его нельзя классифицировать как болезнь; мы считаем, что это изменение сексуальной функции, вызванное определенной задержкой полового развития. Многие уважаемые люди древних и современных времен были гомосексуалистами, некоторые из них были величайшими (Платон, Микеланджело, Леонардо да Винчи и т. д.). Преступно преследовать гомосексуализм как преступление, это ничем неоправданная жестокость».
Эпистолярий Фрейда – это еще и своего рода литературный памятник уходящей эпохи. «Сегодня, спустя восемьдесят лет после смерти Фрейда, становится очевидным, что цивилизация движется вперед, не задействуя совокупность всех «механизмов», одним из которых могли бы служить рукописи великих, достойных подражания людей. Именно потому знакомство с письмами Фрейда рождает ощущение потери, повлекшей за собой полное исчезновение данной формы общения и литературного жанра, столь обогатившего многих людей. Публикация писем Фрейда приходится на то время, когда хочется повторить то, что он написал в возрасте семнадцати лет своему другу Эдуарду Зильберштейну, — то, что было процитировано в самом начале этой статьи; и публикация этих писем служит отнюдь немеланхоличной попыткой «восполнить этот пробел»…».
Источник: Детали
