Этот рассказ раби Ицхака я нашёл в синагоге в тот день, когда мы читали главу Торы «Насо»:

В июле 1995-го года я оказался по делам службы в американском городе Бостоне и остановился у своего старшего брата на Марта Роуд, недалеко от железнодорожного вокзала. И там же за углом была синагога, куда я ходил утром молиться.

Я заметил, что по вполне солидный и по виду богобоязненный старый еврей каждый раз перед благословением коhенов прерывает свою молитву и спешит к выходу. Что же он такой нетерпеливый, подумал я, не может дождаться окончания молитвы. В пятницу, когда он так же вышел из зала, я поспешил за ним, чтобы убедить его вместе со всеми остаться до конца, получить свою долю благословений, и увидел, что он не ушёл далеко, а стоит у входа.

Я остановился рядом, назвал своё имя, сказал, что прибыл из Израиля, а здесь, в Америке, в командировке, и замолчал. Искал и не находил слова которые могли бы подействовать на него. Подумал я, что следует поговорить с ним в более подходящей обстановке, и пригласил его на вечернюю трапезу в этот шабат к себе, то есть к моему брату. Он принял приглашение, наверное, потому, что я израильтянин.

Он пришёл, сел за стол с многочисленной семьёй моего брата, сел рядом со мной, благословлял, ел, пил вино и пел с нами шабатние песни. Когда пришло время прощаться, я спросил, почему он уходит во время молитвы до того, как коhены встают благословлять общину? Хорошо было бы ему не прерывать молитву, а остаться и слушать благословение коhенов, именно в это время мы принимаем от них заряд духовной энергии, и это помогает нам преодолевать неприятности.

Провернулся он, и потемнело его лицо, смотрел он на меня, словно не видел, минуту, наверное, молчал прежде, чем ответил:

– Сейчас мне семьдесят два года, но было только восемнадцать лет, когда оказался в концентрационном лагере смерти Аушвиц-Биркенау. В бараке нас было 800 евреев, голодных и измученных, страдающих во мраке от тесноты и духоты и ожидающих смерти. И был среди нас старый коhен, раби Гершон, сам измождённый до крайности, однако он находил слова успокоения для тех, кто уже еле дышал и терял надежду на спасение. Три раза в день раби Гершон вполголоса молился, и несколько евреев повторяли за ним слова молитвы. Я сидел на нарах, прислушивался, не понимая слов, но моё тело раскачивалось следуя их ритму.

Приближались дни Песаха. Какой праздник может быть для узников в тёмном бараке среди зловония и стонов умирающих евреев!

В нашем бараке среди заключённых был французский еврей, знаменитый повар из Парижа. Каждый утро до рассвета солдаты уводили его на кухню, где он готовил особые блюда для нацистов, даже для начальника лагеря, а поздно вечером возвращался в барак. Сказал ему раби Гершон: «Мы должны благословить ночь Песаха, постарайся испечь и принести нам хотя бы две мацы».

Испугался он:
– Увидят, что пеку, увидят, что несу, повесят меня или расстреляют.
– Нет, – говорит раби, – когда еврей исполняет заповедь, Всевышний охраняет его.
Конечно, этот повар рисковал, но Всевышний помог ему испечь мацу и благополучно донести до барака.
В ночь Песаха 15 Нисана 5704 года, то есть 8 апреля 1944 года по европейскому календарю, 800 евреев сидели на полу, слушали благословения раби Гершона и повторяли за ним слова пасхальной агады. Потом он разделил мацу на кусочки, передал евреям, что были рядом, а те передали другим, дальше и ещё дальше, пока каждый из нас не почувствовал её в своих руках. Это была горькая пасхальная ночь, где марором нашим, горькой зеленью, что едят в ночь седэра, стала горечь на наших устах, а четырьмя бокалами вина наши слёзы.
Вдруг солдаты распахнули ворота барака, и вошёл комендант. Он увидел нас, сидящих на полу, и наверное понял, что таким образом мы празднуем Песах.

– Кто организовал этот беспорядок? – закричал он.
Я сидел первым перед ним, поэтому он поднял меня за ворот и приставил пистолет к голове:

– Если не выдадите зачинщика, убью этого щенка!
Встал раби Гершон и говорит:

– Отпусти его, это я велел евреям праздновать наш праздник Песах.
Отпустил меня эсэсовец и рассмеялся:

– У вас сегодня праздник? Завтра я помогу вам повеселиться!
Он ушёл, солдаты закрыли ворота, снова стало темно, остались мы со страхом ждать наступления нового дня.

Утром солдаты вывели нас на плац, а раби Гершону комендант приказал стать рядом с ним. Эсэсовец посмотрел на толпу несчастных евреев, посмотрел на раби и говорит:

– Сегодня у вас будет настоящий праздник, сейчас я отправлю этого старика к вашему Богу на небеса, а вас заставлю танцевать вокруг его трупа..

И тогда раби Гершон разорвал свою арестантскую рубашку на себе, обнажил грудь, где тонкая кожа не могла удержать выпирающие рёбра, и ответил нацисту:

– Я в твоей власти, если ты решил убить меня, стреляй в сердце, сюда, – показал он рукой, – но могу ли я выказать своё последнее желание перед смертью? Так всегда было у разных народов, даже у вас, в Германии, палач не казнил, не выслушав свою жертву.

Удивился эсэсовец, спрашивает со злостью:
– О чём же ты просишь, поесть или выпить вина?
– Нет, – ответил раби, – ни вина, ни воды, ни еды не прошу для себя, но я люблю этих евреев и хочу перед смертью своей дать им то, в чём они сейчас нуждаются.

Во весь голос обратился раби Гершон к евреям:
– Нет у меня хлеба для вас и нет одежды, ничего нет для тела, но есть благословение для измученной души, благословение коhена!

Он распростёр руки, расправил пальцы так, как расправляют коhены и возгласил:
– Да благословит тебя Господь и охранит тебя!
– Да озарит Господь лицом Своим тебя и помилует тебя!
– Да обратит Господь лицо Своё к тебе и даст тебе мир!

Восемьсот евреев стояли неподвижно, опустив головы. Слёзы орошали пыль под нашими ногами, и такая была тишина, словно Вселенная замерла навсегда. И так близки мы были к Богу нашему, что ни голод, ни страх смерти уже не могли нас сломить. А потом выстрел злобно ударил по тишине и раби Гершон медленно опустился на землю.

Как нас спасли, не знаю, не было сил открыть глаза, когда пришли русские солдаты и открыли двери нашего барака, где было больше трупов, чем живых. Прошли годы, я оказался здесь, в Бостоне, но Аушвиц не забывал, и днём и ночью думал, как Бог допустил такое злодеяние на земле. И не находил ответа.

Была у меня подруга, итальянка, на которой хотел жениться, но стали мне сниться ночью руки коhена раби Гершона, и я женился на еврейке. Родила она мальчика и девочку. Когда дети подросли, хотел их отдать в светскую школу, но опять стали сниться руки коhена раби Гершона, и я отправил их в еврейскую школу. Хотел уйти от еврейства своего и не сумел, руки коhена раби Гершона не дали.

Вы спросили, почему я убегаю из синагоги, когда коhены идут благословлять общину? Чтобы сохранить память о благословении раби Гершона, живой голос его во мне. И распростёртых рук я его не забываю.