«Вот как Мигель Мартинес перебрался сюда из Франции. Документы его были не в порядке, надо было долго ждать визы и рейсового самолета. Он попросил помощи у Андре (Жида). Тот принял его вечером у себя, вблизи бульвара Сен-Жермен.
— Вы можете через час уехать?
—Могу».
Это фрагмент из прославленного, а после надолго лёгшего на полку Гохрана «Испанского дневника». Автора его, сотрудника газеты «Правда», или, как он сам говаривал, «правдиста», знали все, читавшие советскую прессу. Коллеги, кто с восхищением, а кто и с завистью величали его «Первым пером Союза». Он побывал, казалось, везде, и сопровождал молодую республику Советов повсюду, освещая на газетных и книжных страницах её триумфы и неудачи. Им написан шуточный «некролог» в ознаменование отмены совзнаков и введения золотого рубля, отчёт о Большом Восточном перелете по маршруту Москва — Анкара — Тегеран — Кабул — Москва, в котором он участвовал лично! Экспедиции, стройки, система образования — не было темы, с которой он не смог бы совладать в свой добродушно-насмешливой и пафосно-лирической манере. Итогом для него стала документально-литературное повествование о гражданской войне в Испании, где от усилий дать объективную картину и не выдать, сберечь гостайну автор даже раздвоился. Ведь и тот, кто ведёт рассказ, и Мигель Мартинес — одно лицо: журналист и секретный эмиссар СССР Михаил Кольцов.
125 лет назад в семье киевского ремесленника-обувщика, мещанина Хаима Мовшевича Фридлянда и его любезной супруги, Рохли Шеваховны, урождённой Хахман, появился на свет долгожданный сын, имя которому дали в честь вождя и законодателя народа еврейского — Моисей!
А через 2 года на подходе был ещё ребёнок, Борис.
Семья в Киеве не задержалась: не очень там жаловали евреев в начале XX века. В Белостоке куда как спокойнее: больше половины жителей — евреи. И родители с детьми перебрались на новое место. В пути имена как-то заменились на менее местечковый лад: Ефим Моисеевич и Рахель Савельевна, родители Миши и Бори. Братья, придя в подходящий возраст, пошли учиться не в хедер, а в реальное училище. Родители мечтали, чтобы их сыновья выбились в люди: торговля кожей и своя обувная мастерская — неплохо. Но служить инженером — это положение, почёт, форменный мундир!
Братья учились в разных классах, что не мешало их дружбе и совместным эскападам. Вдвоём они затеяли выпуск рукописного школьного журнала, отзывавшегося фельетонами, статьями и карикатурами на злобу дня реалиста. Статьи писал Миша, а картинки рисовал Боря, обнаруживший в себе дар и тягу к карандашу ещё в 5 лет.
— Он был живой и смелый мальчик с богатой фантазией, неистощимый выдумщик и охотник до всяких интересных затей, — вспоминал о брате Борис, взявший псевдоним «Ефимов», и ставший звездой советской карикатуры, — в которые всегда старался втянуть и меня, несравненно более флегматичного и ленивого.
Миша был невысок, худощав, подвижен и тем заслужил домашние прозвище «Мышонок».
Уже на школьной скамье многие обратили внимание на литературную одаренность Михаила: он не только отлично писал классные работы по русскому языку, но легко сочинял сатиру, стихи, пародировал тексты, моментально набрасывал заметки. Внизу ставил подпись: М. Синдетиконов.
В первом номере был шарж и на главного редактора журнала (по его же настоятельной просьбе). К смешной физиономии Боря пририсовал вместо туловища тюбик всем известного тогда клея «Синдетикон».
Семья жила без роскоши, но в достатке. Глава её был мастер-золотые руки: отлично тачал сапоги, портняжил и столярничал, переплетал книги, мастерил чемоданы и портфели, чинил замки и часы. На лето мама вывозила детей в Германию, на курорт. Главным был не только отдых. Оттуда наезжали в столицу, навещали Лейпциг — ради концертов и музеев.
В училище получили развитие и окрепли основные черты характера, свойственные Михаилу: смелость, максимализм, любовь к риску и готовность идти до конца ради того, что он считал верным. За что, надо сказать, учащийся Фридлянд не раз страдал. А в последний год на строевых во время начал военной подготовки на него, дыша табачищем и сивухой, брызгая слюной, наорал отставник-фельдфебель. Подросток вскипел и оттолкнул нависшую над ним тушу. Тут же последовал донос директору, историю раздули. А репутация у Михаила среди преподавателей была уже аховая:
— Он и курит, и листки марксистские в училище таскал, да-с! Выгнать!
Пришлось на аттестат сдавать экстерном.
Жизнь была прекрасной, а надежды на будущее — большими, несмотря на «звоночки», предвещавшие грозное время: у всех на памяти были Ходынка, русско-японская война и «кровавое воскресенье».
Война мировая заставила семью разделиться: родители, устроив младшего заканчивать обучение в Харькове, а старшего благословив на поступление в столичный Психоневрологический институт, остались в Киеве — помогать овдовевшей родственнице с детьми.
Миша с удовольствием окунулся в студенческую жизнь, не обходя стороной и протестные тенденции этой среды. А уж бурный 17-ый вихрем перемен сорвал его с институтской скамьи и кинул в самую гущу революции и переворота. До психоневрологии ли тут, товарищи — на улицах Питера такое творилось! Митинги, ораторы, толпы граждан и военных — при оружии и без. Красные банты, транспаранты, лозунги, речи... Его вначале очаровал Керенский, «полубог в старом френче». Михаил, печатавшийся в столичных изданиях, тиснул брошюрку «Как Россия освободилась» под псевдонимом «Мих. Ефимович». Вспоминать об этом не любил: вскоре стало понятно, что временное правительство лишь довершает развал государства. Октябрь стал следствием череды деяний, ошибок и бездействия «временщиков». Михаил участвует в штурме «Зимнего» — больше, как журналист, впервые понимая масштабы ожидающих страну потрясений.
«В три часа Смольный предложил Временному правительству сдаться; в четыре — юнкера и женщины-добровольцы прислали сказать министрам, что будут защищать их до последней капли крови; в пять кто-то властно и грубо выключил телефоны, и дворец очутился одиноким обреченным островом посреди Петербурга».
Михаила берёт под своё крыло будущий нарком просвещения Луначарский. Фридлянд пишет очерки, «делает» новости, учится фотографировать и снимать киноаппаратом: Революции требуется своя пресса! Вот тогда и прижился псевдоним «Кольцов».
По рекомендации Луначарского в 1918 он вступил в РКП(б), и в том же году заявил о выходе из партии, объяснив открытым письмом в «Киногазете», что ему не по пути с советской властью и её комиссарами. В чём было дело? Романтик в Мише ужаснулся, увидев изнанку «революционной эпохи»: свеженабранных чекистов, продотряды, красный террор...
Он вывез родных из Киева, где власть часто менялась, в Москву. Здесь создал с нуля журнал «Огонёк». Брата уговорил делать иллюстрации и карикатуры для нового издания. Вскоре оба стали значимым явлением в советской журналистике. Впоследствии Кольцова будут обвинять в том, что он «выслуживался перед властью». Вот уж чего не было, того не было! Михаил публиковал, не взирая на лица, такие зубастые фельетоны, что чинов номенклатуры в дрожь бросало: узнав про их темные делишки, про рвачество, подхалимство, хамство и элементарное воровство, народ смеялся. А на собраниях чинушам приходилось отвечать на неудобные вопросы. Не одного номенклатурщика погнали прочь с насиженного места. Ну, понятно, врагов себе Михаил нажил великое множество. И враги не бездействовали — писали доносы. Скажем, после выхода зубодробительной статьи «Телятина, грубо говоря», поведавшей читателю, как командование Северо-кавказского военного округа, «выбив» племенных бычков и тёлок «для укомплектования стада военкоопхоза», всех их пустило на филейчики и котлетки для персонального потребления. На стол партийному руководству прессой легла грозная армейская бумага. Бумага содержала жалобу на гр. Кольцова М. Е. Требовала «обратить пристальное внимание на упорные попытки означенного гражданина подорвать партийный авторитет и незамедлительно принять меры». К доносу прилагалась и страница из «Крокодила» с крамольным фельетоном:
«Телятина и теленок — это, грубо говоря, одно и то же. Теленок почти весь состоит из телятины. Попробуйте-ка спорить»...
Как-то «Огонёк» выдал ряд статей о ведущих партийных работниках, а среди них был материал о ещё не запрещённом Троцком. По поводу этой статьи с Кольцовым говорил Сталин.
— Товарищ Кольцов, «Огонек» — неплохой журнал, живой. Но некоторые товарищи члены ЦК считают, что в нем замечается определенный сервилизм.
Угодничество. Товарищи члены ЦК говорят, что вы скоро будете печатать, по каким клозетам ходит товарищ Троцкий. Учтите в дальнейшей работе.
Дальнейшая работа оказалась обширной и напряжённой: Михаил одновременно был редактором журнала «За рубежом», состоял в редколлегии «Правды», основал журналы «За рулём» и «Советское фото», руководитель созданным им самим «Журнально-газетным объединением». В 1927 году придумал и реализовал уникальный литературный проект — коллективный роман-буриме «Большие пожары». Участвовали Алексей Новиков-Прибой, Борис Лавренёв, Константин Федин, Алексей Толстой, Михаил Зощенко… 25 писателей и журналистов, включая Кольцова, последовательно писали по одной главе, которые тут же печатались в журнале.
Кольцову принадлежит серия очерков о жизни и работе летчиков. Они привлекли интерес миллионов читателей к авиации. 6 ноября 1930 года приказом Народного комиссара по военным и морским делам Ворошилова за участие «во всех советских перелетах, сопряжённых с большими трудностями» Михаилу присваивалось звание летчика-наблюдателя. В 1933 году была создана агитационная эскадрилья имени Максима Горького, которую возглавил Кольцов.
В 1934 году в стране учредили Союз Писателей СССР. Кольцов становится руководителем его иностранного отдела. Начинаются загранкомандировки. Михаил представляет Советского Союза на международной арене в культурной среде. Налаживаются связи и контакты с зарубежными писателями и журналистами. Кольцов получает и выполняет секретные миссии Советского Правительства, иногда в качестве нелегала. «Первое перо Союза», он избран делегатом на Международный конгресс писателей в защиту культуры, прошедший в 1935 году в Париже. В 1937 Кольцов уже возглавляет советскую делегацию на втором писательском конгрессе, проходившем в Испании, где бушевала гражданская война. Там, в Барселоне, Мадриде, Валенсии писателя и журналиста знали, как Мигеля Мартинеса, там Кольцов встретился с Эрнестом Хемингуэем и был увековечен в романе «По ком звонит колокол» под именем Каркова, советского сотрудника прессы и разведчика.
«Сначала он ему показался смешным — тщедушный человечек в сером кителе, серых бриджах и черных кавалерийских сапогах, с крошечными руками и ногами, и говорит так, точно сплевывает слова сквозь зубы. Но Роберт Джордан не встречал еще человека, у которого была бы такая хорошая голова, столько внутреннего достоинства и внешней дерзости и такое остроумие».
Прямых и косвенных доказательств тайных полномочий Кольцова немало. Например, после приезда из Испании в 1938 году его вызвали на доклад в Кремль. Слушать Михаила пришли Сталин, Молотов, Ежов и Ворошилов. Больше не было никого. Доклад и ответы на вопросы длился шесть часов. Всё это время родственники Кольцова страшно нервничали — как оно там обойдётся? И обойдётся ли?
Вроде обошлось: Михаила награждают и срочно отправляют в Чехословакию.
Одним из пунктов мюнхенского сговора была фактическая свобода рук для Гитлера по отношению к этой стране. Прибытие Кольцова в Прагу не прошло мимо внимания западной прессы, хорошо знавшей о деятельности Кольцова в Испании. Его вояж расценили как признак готовящегося сопротивления Чехословакии при поддержке Советского Союза германской агрессии. Не получилось: Бенеша тогда додавили.
Кольцов, помимо всех своих обязанностей, работает над завершением «Испанского дневника». Бывало, что он не успевал сдать к сроку в журнал «Новый мир» очередные страницы, и тогда диктовал их уже не на пишущую машинку на квартире или в редакции, а в… типографии, прямо на линотип!
Ему вручили редкий тогда Орден Красного Знамени, избрали в Академию Наук СССР, хотя научного образования у Кольцова не было. Но Михаил не испытывал успокоения.
— Чувствую, откуда-то дует этакий ледяной ветерок…
Он поведал брату, как после его доклада по Испании Сталин «стал чудить».
произошёл какой-то странный разговор:
— У вас есть револьвер, товарищ Кольцов?
— Есть, товарищ Сталин, — удивлённо ответил тот.
— Но вы не собираетесь из него застрелиться?
— Конечно, нет, — ещё более удивляясь, ответил Михаил, — и в мыслях не имею.
— Ну, вот и отлично, — сказал Сталин. — Отлично!
Предупреждение? Совет? Намёк?
Вечером 12 декабря 1938 года знаменитый Дубовый зал Центрального дома литераторов (бывшая масонская ложа графа Олсуфьева) был переполнен: Михаил Кольцов выступал с докладом в связи с выходом в свет «Краткого курса истории ВКП(б)» — по личной просьбе Сталина.
По окончании доклада и выступлений, пришедший послушать брата Борис пригласил:
— Поедем ко мне, Мышонок. Попьем чайку. Между прочим, с пирожными.
— Чай с пирожными — это неплохо, — сказал Кольцов, подумав. — Но у меня еще есть дела в редакции.
Кольцова арестовали в кабинете главреда «Правды» Мехлиса в ночь с 12-ого на 13-ое.
Потом, в период массовой реабилитации выяснится, что ещё в сентябре 1938 года, уже на излёте своей карьеры, Ежов направил Сталину «справку по агентурным и следственным материалам на Кольцова (Фридлянда) Михаила Ефимовича — журналиста». Справку, где вспомнили и о «ненадёжном происхождении», и по годам изложили все «выпады» гражданина Кольцова против Советской Власти начиная со статей от 1917 года «с нападками на большевиков, на Ленина». Туда собрали информацию со всех написанных на Михаила доносов и жалоб:
— Арестованная троцкистка ЛЕОНТЬЕВА Г.К. показала, что КОЛЬЦОВ объединял вокруг себя законспирированную троцкистскую группу литераторов и старался продвигать их в «Правде», в «Крокодиле» и «Огоньке».
Михаил, негласный сотрудник спецслужб, играл в опасную для жизни игру, в которой вряд ли был игроком — скорее всего фигурой. Фигурой пожертвовали продумано и цинично. Может, чтобы подобраться к кому-то значительно более весомому. Может, чтобы обрубить каналы связи. Ведь Кольцов знал всех и вся. Судя по косвенным фактам, он был связующим звеном для партийного клана, желавшего сохранить контакты с Троцким и его представителями в Испании. Одну из последних «заяв» на Михаила написал политический комиссар Коминтерна, руководивший Интернациональными бригадами в Испании, бывший масон и французский коммунист Андре Марти. Главное его обвинение было страшным по тем временам: несанкционированные и тайные контакты с троцкистским движением ПОУМ.
«Кольцов вошел в контакт с местной троцкистской организацией ПОУМ. Если учесть давние симпатии Кольцова к Троцкому, эти контакты не носят случайный характер. Жена Кольцова, Мария Остен (Грессгенер), является засекреченным агентом германской разведки. Убежден, что многие провалы в военном противоборстве — следствие ее шпионской деятельности»...
Следствие длилось больше года. Потом суд «тройки». Подследственный заявил, что оговорил себя, не выдержав применяемых к нему «спецметодов ведения допроса». Это заявление не помогло. 1 февраля 1940 года «тройка» во главе с армвоенюристом Ульрихом, известным по процессам 1937 года, приговорила бывшее «Первое перо СССР» к высшей мере наказания. Приговор привели в исполнение на следующий день.
Родные Кольцова не пострадали. Брат продолжил работу в центральной прессе. Его карикатуры на нацистских главарей признаны классикой жанра. Они измучились неизвестностью, ожидая вестей от Михаила. Лишь в середине 50-ых стало известно, как погиб их «Мышонок».
P.S.
Согласно утверждению Бориса, их с Михаилом отец, Хаим Мовшевич, жил на Кавказе.
«…Молодость моего отца прошла среди малочисленной народности — татов», сказано в его книге воспоминаний «Десять десятилетий».
Хаим Мовшевич очень гордился своими сыновьями. Однажды он ехал в купе, и попутчики, достав «Правду», с восторгом обсуждали очередной фельетон Кольцова. И отец Михаила, молчаливый, застенчивый человек, не выдержал.
— Это фельетон моего сына, Миши, — сказал он.
Воцарилось неловкое молчание.
Нашёлся шутник, спросивший:
— А карикатуру к фельетону тоже сынок ваш нарисовал?
В купе захихикали.
— Да, — просто ответил старик, — Это мой второй сын, Боря.
Шутник покраснел. Замолчали в купе надолго.
