Миру он известен под псевдонимом. Его шествие с детдомовцами, своими воспитанниками, по улицам пленённой Варшавы, чтобы сесть на уходящий в Треблинку поезд — нерукотворный памятник мужеству настоящего Педагога и Воспитателя. Однако маршруту, который вёл Януша Корчака из гетто в Вечность предшествовала полная событий, радости, огорчений, ошибок и надежд жизнь Генрика Гольдшмидта.
Мальчик родился 22 июля 1878 года в обеспеченной еврейской семье. Его отцом был известный в столице Царства Польского адвокат Юзеф Гольдшмидт. Мальчик жил, как маленький король: в холе и неге, но окружённый целым сводом правил — своеобразным «дворцовым» этикетом: не бегай, не шуми, не играй с детьми из простых семей! Мать старалась держать марку и оберегать его от влияния улицы и «низкого общества». У отца же вечно не хватало времени: суды, клиенты, дела... Впрочем, на праздники он с удовольствием изымал детей — Генрика и его младшую сестрёнку, Анну, — из уютного, домашнего мирка, и вёл на кукольное ярморочное представление в балаган. На сцене хвостатый дьявол размахивал вилами, да всё без толку: главный герой, простак, да не дурак, оставлял чертяку с носом!
Ближе всех была малышу бабушка. С ней Генрик вёл откровенные разговоры и задушевные беседы. Одна из них между пятилетним мальчиком и пани Милой Гебицкой попала на страницу дневника, начатого слишком поздно. В гетто время заканчивалось быстро.
«Кажется, я уже тогда поделился с бабушкой в откровенной беседе о том, как мечтал о перестройке мира. Ни более, ни менее — только выбросить все деньги. Как и куда их выбросить, и что потом без них делать, я, конечно, не знал... А вопрос был трудный: что надо сделать, чтобы не было грязных, оборванных и голодных детей, с которыми мне запрещали играть».
В том же дневнике Генрик, разбив прожитые годы на семилетия, дал обзор былому — с самого детства:
«Седьмой год принес сознание моей ценности. Я есть. Я вешу. Значу. Меня видят. Я смогу. Я буду».
Как много уложилось в эти семилетки: учёба в польской и русской гимназиях, постепенная потеря рассудка и смерть любимого отца, и, как следствие, потеря семьей Гольдшмидт достатка. Забота о матери, сестре и бабушке. Первые заработки репетитором и журналистом. Учёба на врача, и, наконец труд того, кто соединил в своей деятельности все жизненные уроки, всё познанное в труде Воспитателя.
Генрик издавна задумывался о судьбе детей. В ранней своей статье он задаётся вопросом:
«Настанет ли день, когда матери перестанут думать о нарядах и катаниях в парках, а отцы — о велосипедных прогулках и картах, и сами займутся воспитанием и образованием своих детей, вместо того чтобы оставлять их на попечение гувернанток и домашних учителей»?
Юный искатель Истины рано понял: взрослые детей не уважают. Замечал много разного: как детей толкают в конках, как кричат на них без всякого повода, как шлепают, если они нечаянно задели кого-то. Детям непрерывно угрожали: «Вот отдам тебя злому старику!», «Засуну в мешок!», «Чтоб тебя утащил нищий!».
«Мир взрослых вращается вокруг впечатлительного ребенка с головокружительной быстротой. Ничему и никому нельзя доверять. Взрослые и дети не способны понимать друг друга. Словно бы они — два разных биологических вида».
Болезнь отца сделала из маститого, важного адвоката шаловливого ребёнка крупного размера. Неожиданно для себя Генрик поменялся с отцом ролями. Ему пришлось проявить всю свою изобретательность и смекалку, чтобы присматривать за впавшим в детство родителем. Больному нравилось играть в карты, и сын просиживал с отцом за игрой вечера напролёт, поддаваясь и проигрывая. Выигрыш радовал несчастного.
Будучи студентом-медиком, Генрик продолжал писать статьи и пробовал себя в прозе и драматургии. Его пьеса заняла на конкурсе одно из призовых мест. Работы следовало представить под псевдонимом, который юноша никак не мог себе придумать. Взгляд его упал на обложку книги, которую он любил в детстве: «История Янаша Корчака и дочери меченосца» польского писателя Крашевского. Однако при заполнении бланка конторский служащий превратил Янаш в Януша. Впрочем, псевдоним прижился не сразу. Долгое время Генрик подписывал свои публикации по разному: «Ген.», «Рик.», «Ген-Рик» «Я.К.»... Очерки Корчака печатались во всех прогрессивных журналах, выходивших в Варшаве, Кракове, Львове и Вильне. И только под медицинскими статьями в профессиональных журналах он неизменно и до конца жизни ставил «Генрик Гольдшмидт». Корчак утвердился лишь после публикации романа «Дитя гостиной».
Учась на педиатра, Генрик неожиданно обрёл обширную практику, хотя и не приносившую никакого дохода. Посещая настоящие трущобы Варшавы, он бесплатно осматривал и лечил ребятню бедноты, и прежде всего евреев, на которых не распространялась благотворительность иных конфессий. Так началось его погружение в мир детей уже как человека взрослого.
«В жизни есть два царства, — писал Генрик. — Одно — царство удовольствий, балов, салонов и модной одежды, в котором из века в век принцами называли самых богатых, самых счастливых и самых ленивых. Но есть и другое царство — царство голода, несчастий и тяжкого труда. Его принцы с младенческих лет знают, сколько стоит фунт хлеба, как приглядывать за младшими братьями и сестрами и как работать».
Своё образование он также дополнял, посещая лекции «Летучего Университета», тайной сети педагогов и профессоров, преподававших язык, литературу и историю Польши. Деятельность их была под запретом в Российской Империи, и Генрик несколько раз оказывался в кутузке во время полицейских облав. Зато в университете он хорошо сошёлся с польской интеллигенцией, грезившей независимостью и свободной Республикой.
Сразу после получения диплома Генрика призвали в армию. Разразилась война с Японией. В чине лейтенанта он стал частью бригады санитарного поезда. Война явила ему свой зловещий лик через людское горе: гибель бойцов, страдания раненых, ужас судьбы мирных жителей, и прежде всего — детей. Благодаря этому еврею из Польши многие китайские ребятишки, потерявшие родных, узнали, что такое заботливый уход. Гольдшмидт даже брал уроки китайского у очень терпеливого учителя — своего четырёхлетнего пациента.
По возвращении с фронта Генрик, ставший «новой надеждой польской литературы», неожиданно для многих знакомых устроился в больничку, принадлежавшую еврейской общине. Одноэтажная, оштукатуренная, построенная на средства богатых семейств, Берзонов и Бауманов, больничка имела семь палат, сорок три кровати, операционную, лабораторию и еще амбулаторию, где бесплатно принимали детей любого вероисповедания.
Доктор Гольдшмидт впрягся в тяжёлую работу: сражения со скарлатиной, тифом, корью, борьба с дизентерией и туберкулезом, и составления каталога медицинской библиотеки из 1400 томов. Была ещё и частная практика. Спеша на вызовы, он, уставший, порою брал извозчика. Мать возмущалась: «На дрожках до Злотой? Двадцать копеек! Мот!»
Состоятельные клиенты интересовались вальяжно:
— Ведь это вы Корчак? Пишете что-нибудь?
— Да, в основном — рецепты, — отвечал доктор.
Он был терпелив до конца лишь с детьми. Одной еврейской мамеле, настаивавшей, что её чаду следует пить чай, Генрик сказал:
«Если бы вашему ребенку требовался чай, Бог снабдил бы вас молоком в одной груди и чаем в другой».
Родительнице, пичкавшей своего ненаглядного сынка вкусненьким до ожирения, он заметил:
«Пани, даже Ротшильд дает своему ребенку покушать не чаще пяти раз в день».
Он был Робин-Гудом от медицины: брал много с богатых, чтобы оплачивать лечение бедных. С бедных же он брал те копейки, что они смогут дать, за визит, «ибо сказано в Талмуде, что не получающий платы врач больному не поможет». И он всегда был к услугам детей «социалистов, учителей, газетчиков, начинающих адвокатов, даже врачей». Этого молодого доктора-идеалиста многие коллеги и все аптекари, для которых его ночные визиты, низкие гонорары и бесплатная раздача лекарств представляли серьезную угрозу, считали опасным сумасшедшим.
Трудясь в больничке, Генрик постиг и внутренне принял страшную тайну:
«У ребенка своя судьба, которая может включать и безвременный уход. Натуралисты знают, что не каждое зерно даст колос, и не каждый ребенок рождается готовым для жизни, не каждое деревце вырастает в дерево».
В 1907 году он вместо отпуска отправился воспитателем в летний лагерь для детей из бедных еврейских семей. 30 ребят разного возраста и 3 недели с ними. Эта ребячья вольница в первый же день устроила ему суровую проверку и довела до того, что самому дерзкому он надрал уши.
«Я уподобился тому, кто в лайковых перчатках и с гвоздикой в петлице отправился за чарующими впечатлениями приятными воспоминаниями, которые предполагал почерпнуть от голодных, замученных и обездоленных».
Генрик призвал на помощь всё своё мужество, весь опыт общения с ребятнёй, свои воспоминания, переживания, страхи, обиды, ожидания и надежды детства. Он отбросил в сторону романтические выдумки и окунулся с головою в бурлящий мальчишеский мир. И этот мир принял его — его заботу, право указывать, учить, отдавать себя. И неделю спустя он увидел истинное чудо преображения:
«Вчера — пещерный дикарь, сегодня — отличный товарищ. Вчера — робкий, боязливый, угрюмый; неделю спустя — смелый, жизнерадостный, полный выдумок и песен».
Почти год пан Гольдшмидт провёл заграницей — пополнял свои знания педиатра в Берлине, посещал дома призрения умалишённых и исправительные заведения для подростков. Вновь живя зачастую впроголодь, как в студенческие годы, он обогащал себя современными знаниями и, размышляя, приходил к собственным выводам о лечении и воспитании детей. Особенно его мучил один непростой вопрос: получив облегчение физически или духовно, ребёнок опять возвращался в ту среду, которая и сформировала недуг. Что можно с этим сделать — непонятно!
В 1908 году случай привёл его на выступление воспитанников еврейского детского дома, которым руководила замечательный организатор и педагог Стефания (Стефа) Вильчинская. Из союза этих двух людей и родился знаменитый Сиротский Дом на Крохмальной улице (дом номер 92).
1910 году варшавское общество с некоторым удивлением узнало, что Януш Корчак намерен отказаться от процветающей медицинской практики и успешной литературной карьеры, чтобы стать директором сиротского приюта для еврейских детей. Приют заработал лишь через два года. Ещё год ушёл на то, чтобы первые его воспитанники приняли своих воспитателей, и, наконец, вместо противостояния взрослых и детей выросла настоящая детская республика. Республика с самоуправлением: были там и «парламент», устанавливавший правила, и «суд», разбиравший проказы и шкоды. Выпускалась еженедельная газета. Участвуя в повседневных нуждах приюта, заботясь о саде и здании, работая в мастерских, воспитанники привыкали заботиться не только о себе:
«Я существую не для того, чтобы меня любили и мной восхищались, а чтобы самому действовать и любить. Не долг окружающих мне помогать, а я сам обязан заботиться о мире и человеке».
Дом на Крохмальной завистники (а были и такие!) называли «фабрикой ассимиляции». Хороша ассимиляция, если еда была кошерной, если соблюдалась святость Субботы, обязательно устраивался праздничный Седер, и приходил раввин, чтобы учить детей Торе. На Песах не ели квасного, и дети ждали: вдруг к ним заглянет пророк Илия.
Дом Сирот пережил Великую войну. Ведь основание, положенное стараниями Генрика, было прочным. Его снова призвали в армию. Перед уходом доктор Гольдшмидт снял со своего счета в банке всю наличность и отдал её «на хозяйственные нужды», провидя грядущие тяготы и лишения. В это кровавое время из-под пера Корчака-Гольдшмидта выходит удивительная книга: «Как любить ребёнка».
Под гром орудий, посвист пуль, крики и стоны родились эти слова:
«Дети любят смех, движения, шалости. Учитель, если жизнь для тебя — кладбище, предоставь детям видеть ее как цветущий луг».
Свой отпуск Генрик использовал, чтобы осматривать детские дома и приюты. Везде, где появлялся этот высокий, худощавый, человек, положение детей улучшалось: он гнал из руководства взяточников, расхитителей и всякого рода ворьё. Власть имущие с ним были вынуждены считаться.
Когда он, после заключения мира вернулся в Варшаву, ставшую столицей независимой Польши, дети и воспитатели устроили ему поистине триумфальную встречу.
Доктор Гольдшмидт был рад вновь заниматься делами Дома Сирот на Крохмальной и вновь публиковать свои статьи и заметки:
«Необходимо править Историей, а не позволять ей править нами, иначе и дальше все будет продолжаться по-старому — войны и насилие. Меч, отравляющие газы и… — только дьяволу известно, что еще они наизобретают... Необходимо пахать, строить, сажать леса. Необходимо, дорогие мои, кормить сирот, дать им образование»!
В начале 20-ых Генрик осиротел — не стало его мамы. Он окончательно перебрался в Дом, где в мансарде устроил себе жильё и кабинет. Днём доктор занимался делами приюта, а по ночам писал — книги, статьи, работы по педагогике. Он работал за тяжёлым дубовым столом, некогда служившем отцу. Именно здесь воплотились на бумаге король-ребёнок Матиуш и его необыкновенное королевство. Для фронтисписа новой книги Генрик выбрал свою детскую фотографию, сопроводив её подписью:
«По-моему, лучше прилагать фотографии, показывающие, какими были короли, путешественники и писатели, прежде чем выросли или состарились. Ведь иначе можно подумать, будто они с самого начала все знали и никогда сами маленькими не были. И тогда дети вдруг вообразят, что не могут быть министрами, путешественниками и писателями, а это неправда».
30-ые годы в Польше ознаменовались ростом антисемитизма на государственном уровне и в быту. Канцлером Германии в 1933 стал Гитлер. Правые газеты Варшавы пели ему и его новому порядку дифирамбы. А воспитанники Дома всё чаще стали приходить с прогулок со следами побоев. Несколько лет Генрик вёл на Варшавском радио передачу «Старый Доктор советует». Внезапно голос Доктора, беседовавший о педагогике, воспитании, проблемах детей, замолчал: лояльное властям начальство вспомнило, что Гольдшмидт еврей, и закрыло передачу.
Это подвигло пана Генрика посетить Палестину и задуматься о переезде с детьми туда, где у них больше шансов на будущее:
«Если есть страна, где ребенку честно предоставляется возможность выражать свои мечты и страхи, свои стремления и недоумения, то это, наверное, Палестина. Там следует воздвигнуть памятник Неизвестному Сироте».
Доктор прожил несколько недель в кибуце Эйн-Харод. Он перезнакомился со всеми, трудился на кухне, шутил, слушал истории... Не зная иврита, он общался с детьми жестами, рисовал смешные картинки и отвечал на многочисленные вопросы родителей. До сих пор потомки тех, кто был на вечерах Януша Корчака, стараются следовать принципам, о которых он поведал в 1934 году:
«Любить ребенка вообще, а не только своего собственного.
Наблюдать ребенка.
Не давить на ребенка.
Быть честным с собой, чтобы быть честным с ребенком.
Познать себя, чтобы не воспользоваться своим преимуществом над беззащитным ребенком».
Доктор Гольдшмидт возвращался на родину, в любимую Варшаву, помолодевший, окрылённый: он тоже узнал много нового, изучая устройство кибуца и взаимоотношения, связывавшие его жителей.
Он, конечно же, не ведал, что всего лишь через пять лет разразится новая мировая война, и Польша падёт первой жертвой нацистской военной машины, что ему, пожилому человеку придётся совершать отчаянные и отважные поступки, чтобы спасти приютских детей! Не знал, что увидит, как рыдает торговец зерном («Пан доктор, ничего не могу вам продать! Немцы запретили!»). Не предугадывал и свой жёсткий ответ: «Так и не продавайте — подарите нам этот хлеб»!
А потом будет гетто, где вознесётся к Небу его собственная непреклонная молитва:
«Всегда говорю с Тобой тишайшим шепотом, но эту просьбу мою выскажу непреклонно.
Повелительный взор свой устремляю в высь небесную.
Распрямляю спину и требую - ибо не для себя требую.
Ниспошли детям счастливую долю, помоги, благослови их усилия.
Не легким путем их направи, но прекрасным.
А в залог этой просьбы прими мое единственное сокровище, печаль.
Печаль и труд».
P.S.
Интересно, что на Крохмальной улице жил и подрастал Исаак Башевис Зингер, будущий нобелевский лауреат и знаменитый писатель.
Генрик не знал точно, в каком году родился, так как его отец замешкался с регистрацией, убавив сыну год, чтобы попозже призвали в армию.
Однако разослал оповещение о рождении наследника друзьям, как на родине, так и за границей, и чрезвычайно гордился письмом от главного раввина Парижа с благословением: «Ваш сын будет великим человеком Израиля».
