Мой отец ветеран Армии обороны Израиля. Мои бабушка и дедушка основали кибуц. Я вырос в Дании и считал свое еврейство само собой разумеющимся. Но опыт унизительного иммиграционного процесса в Израиле все изменил.
Прошло три года с тех пор, как я приехал в Израиль. Я думал, что смогу лучше изучить свои корни, смогу жить и работать в стране, в которой родился. Однако сочетание унизительного процесса иммиграции и постоянных вопросов о моем происхождении заставили меня чувствовать себя в меньшей степени евреем, чем когда-либо. По факту теперь я совсем не чувствую себя евреем.
Я плод классической любовной кибуцной истории конца 1980-х. Моя мама, датчанка, работала волонтером в кибуце, основанном моими дедушкой и бабушкой по отцовской линии. Там она и познакомилась с моим отцом. Но травма Ливанской войны 1982 года подтолкнула отца переехать в Данию, чтобы его сыновья не испытали те же ужасы, что и он.
Итак, через шесть месяцев после того, как я родился в Хадере, мы переехали в Данию. В то время нам не разрешалось иметь двойное гражданство, поэтому мои родители отказались от израильских паспортов в обмен на датские.
В 2017 году я решил вернуться в Израиль, чтобы восстановить гражданство, изучить свои корни и работать журналистом в самом сердце Ближнего Востока. У меня был особый статус «катин хозер» (несовершеннолетний вернувшийся, ребенок гражданина Израиля). Я предположил, что получить израильский паспорт мне не составит труда.
Но власть религиозного истеблишмента в Израиле быстро доказала мне, что я ошибался. Первое серьезное препятствие произошло, когда в рамках иммиграционного процесса мне понадобилось письмо, подписанное копенгагенским раввином, «подтверждающее» мое еврейство. «Опять же, чистая формальность», — подумал я. Я не мог ошибиться сильнее.
— Ваша мать еврейка? — спросил раввин.
— Нет, но… — начал я.
— Тогда я не могу вам помочь. Вы не еврей. И поскольку я вас не знаю и вы не являетесь членом еврейской общины Дании, я не могу за вас поручиться, — закончил он.
Воспоминание об этом приводит меня в ярость сегодня, как и тогда. Я был глубоко возмущен. Но я глубоко вздохнул и попросил отца позвонить раввину, чтобы прояснить ситуацию. Думаете, он поверил моему отцу, когда тот рассказал историю своей жизни, причем на иврите?
Раввин сказал моему отцу, что понятия не имеет, еврей он или нет. Обоснование раввина, а в более широком смысле слова государства Израиль, заключалось в том, что только свидетельство о браке с подписью раввина будет достаточным доказательством в подобной ситуации. По их мнению, трех поколений израильтян в моей семье было недостаточно. Все сводится к тому, была ли ваша мама еврейкой или есть ли у вас религиозный документ, подтверждающий ваше еврейство.
В конце концов отец нашел раввина, который был связан с кибуцем моего отца, и тот мог подтвердить, что да, семья Конфино является еврейской. Только тогда самодовольный и высокомерный раввин из Копенгагена дал нам письмо, необходимое для восстановления моего гражданства. Это не помешало ему закончить письмо в Министерство внутренних дел Израиля словами: «Я не знаю Амацию Конфино» (моего отца). Последний комментарий можно было истолковать только как его способ показать, насколько он неохотно поручился за этого молодого «полуеврея», не связанного с еврейской общиной.
Весь процесс иммиграции заставил меня осознать, насколько израильская идентичность обусловлена специфическим, навязчивым и исключающим еврейством, из-за чего я испытывал дискомфорт снова и снова с тех пор, как переехал в Израиль. Как журналист, освещающий события по всему Израилю, я потерял счет того, сколько раз меня спрашивали, агрессивно или вежливо, действительно ли я еврей или нет. И все это в первые 30 секунд разговора, в личной жизни и на работе. Израильские евреи в целом, кажется, должны классифицировать меня: как одного из нас / как чужака. Часто то же самое происходило и на свиданиях: некоторые израильские женщины никогда не желали жить с «наполовину евреем» вроде меня. Моих нееврейских подруг в Израиле бросали израильские парни по той же причине.
Я считаю все это явным расизмом, но у меня есть очень хорошие друзья, которые вообще не считают это проявлением расизма. Говорят, это дело традиции. И подобных взглядов придерживаются отнюдь не старики: таково преобладающее отношение среди большинства молодых израильтян, которых я встречал.
С политическим дискурсом, который, кажется, только усиливает эту навязчивую идею, и с законом о национальном государстве, который ясно дает понять, кому принадлежит Государство Израиль, вполне логично, что Израиль движется к расистской бездне, где только этнически чистые евреи являются полноправной частью общества. Я считаю иудаизм не этничностью, а религией, но поскольку власть имущие действительно считают евреев расой, их одержимость чистотой становится расистской, когда они принимают законы с этой точки зрения. Лучшим примером того, как люди вроде меня ощущают расизм, является контроль Главного раввината над браком и разводом. В Израиле нет гражданского брака. Только «чистые евреи» (имеющие еврейскую мать) могут жениться в Израиле, в результате чего тысячи израильских «полуевреев» вступают в брак за границей.
И поскольку ультраортодоксы обладают властью над одним из самых центральных и важных институтов общества, и поскольку они считают евреев расой, с изгоями, такими как я, будут обращаться иначе. То же самое происходит со многими русскими «полуевреями», которые живут в Израиле, и с любыми другими израильтянами, у которых есть еврейский отец и нееврейская мать. Из-за этого тысячи израильских евреев ежегодно вынуждены вступать в брак за границей.
Это заставляет «полуеврея» вроде меня задаться вопросом: что на самом деле значит быть евреем? Я не верю в Бога и не отмечаю большинство еврейских праздников. Я определенно не соблюдаю кашрут или шаббат, и я не считаю, что критика Государства Израиль равносильна антисемитизму. Я также не считаю допустимым обрезание младенцев. Это устаревшая средневековая традиция, которая влияет на человека на всю оставшуюся жизнь. То, что я перечисляю выше, никоим образом не является критикой многих светских израильтян, которые разделяют мои взгляды, но при этом идентифицируют себя как евреи. Это просто осознание того, что я не придерживаюсь самых основных еврейских ценностей и культурных традиций и поэтому не вижу смысла идентифицировать себя как еврей. Я знаю, что Израиль не имеет монополии на иудаизм, на самом деле большинство евреев живут за границей и могут свободно определять свое еврейство, как им заблагорассудится. Они не подчиняются фанатичным раввинским судам, как в Израиле.
Но я не могу избавиться от ощущения, что где бы я ни был в еврейском мире, меня анализируют, чтобы выяснить, насколько я еврей на самом деле, или, когда меня спросят, была ли моя мама еврейкой, насколько я на самом деле «нееврей». Это вопрос, который задают евреи в двух моих родных странах, Дании и Израиле, а также евреи, которых я встретил в своих путешествиях за границей. Всегда трудно понять, задают этот вопрос из любопытства или чтобы проверить, являюсь ли я «одним из них». В любом случае, я всегда считал это очень неприятным разговором с кем-то, кого я только что встретил. Я считаю себя датчанином/израильтянином, но светским.
На протяжении всей своей жизни я всегда считал само собой разумеющимся, что я еврей, из-за моего отца и места моего рождения. Я никогда не переставал думать, что это на самом деле значило для меня. Это был просто ярлык (не отрицательный), прикрепленный к моей датской национальности. В моих глазах быть израильтянином означает верить в Государство Израиль как в место, где евреи имеют право жить, но которое предлагает равенство для всех. Религиозные, нерелигиозные, арабы, полуевреи. Если у вас еврейские корни, вы ничем не хуже любого еврея, иммигрирующего в Израиль. Процесс иммиграции заставил меня потерять веру в иудаизм и еврейскую идентичность, но он укрепил мою веру в идентичность израильскую.
Haaretz, перевод Ильи Амигуда
