С Сергеем Эдуардовичем Колмановским мы подружились в 2013 году, когда писала в СМИ о блистательном концерте из его композиций. Тогда же с удовольствием прочитала его мемуарную книгу «Пока я помню» и узнала, можно сказать из первых рук, много нового, ранее неизвестного и невероятно интересного о жизни выдающихся личностей, с которыми автора издания сводила судьба. Цель моей нынешней беседы с живущим в Германии композитором и журналистом Сергеем Колмановским — понять, по каким направлениям развивается его многосторонняя деятельность, какие проблемы его занимают и, конечно же, услышать про его дальнейшие творческие планы.
- Уважаемый Сергей Эдуардович, в рецензии на прошедший концерт клезмерского ансамбля, которым вы руководили, один берлинский журналист написал про вас следующее: «Это не просто музыкант, это целый фестиваль!» Как можете это прокомментировать?
- Действительно, на этом концерте, где исполнялось много моей оригинальной музыки, а также обработанных и инструментованных мною еврейских песен (стало быть, я выступал прежде всего, как композитор), я и дирижировал, и солировал на рояле, и пел, и вел мероприятие на двух языках, то есть был «весь вечер на манеже». Это относится и ко многим другим моим концертам. На родине моими концертами занималось бюро пропаганды при Союзе композиторов, и нужные для моего авторского концерта музыканты оплачивались государственным учреждением. Но после эмиграции я мог рассчитывать только на себя. Вот и пришлось проявлять себя в «смежных» профессиях. Впоследствии как-то привык к себе в разных ипостасях и когда уже оброс спонсорами, которые давали возможность привлекать к выступлениям партнёров-певцов и инструменталистов. Однако всё равно многое на сцене делаю сам. Ведь всегда хочется исполнить и прокомментировать собственное сочинение по-своему. Кроме того, такая множественность, если ещё учесть, что я много печатаюсь, как журналист, даёт возможность рассчитывать на некоторое снисхождение публики, например: «для журналиста он неплохо поёт» или «для конферансье он неплохо сочиняет музыку».
- Вам больше нравится выступать перед русскоязычной или немецкоязычной аудиторией?
- Честно говоря, перед немецкоязычной. Её легче развлечь потому что немцы не знают даже самых известных русских анекдотов. Но, главным образом, на мой выбор влияет собственный комплекс вторичности. Я свято выполняю сыновний долг, много выступаю для русскоязычной аудитории с программой, посвящённой жизни и творчеству моего отца, популярного советского композитора Эдуарда Колмановского. Но ведь я имею право на концерт только из собственных произведений. Однако, что бы я ни обозначил в программе, русскоязычная публика, прочитав в анонсе мою фамилию, всегда ждёт от меня что-то отцовское. А я хочу быть композитором, а не «тоже композитором». Немцам же имя моего известного отца практически не знакомо. Конечно, у меня много программ и для русскоязычных граждан. Но очень не люблю выступать перед смешанной, то есть двуязычной аудиторией, а такое случается сплошь и рядом. Можно написать в афише, что мероприятие проводится на русском или на немецком языке, но ведь нельзя запретить вход и не знающему данного языка. Такие зрители обычно заявляют, что им важна только музыка, но когда аудитория начинает смеяться над каким-то моим рассказом, раздаются реплики: а не можете ли сказать тоже самое по-русски (по-немецки)? Это, во-первых, сильно растягивает концерт по времени, во-вторых — ставит меня в трудное положение: то, что вызывает смех у русскоязычных, часто немцам непонятно, независимо от языкового барьера, и наоборот. С начала коронавирусной пандемии концертная деятельность, в том числе и моя, стала сходить на нет. Но в этом — нет худа без добра, появился и положительный момент: я сосредоточился на сочинении музыки, и теперь, когда больше нет запрета на концерты, не желаю изменения этой ситуации.
- Насколько мне известно, вы создаете, в основном, мюзиклы, а также много занимаетесь еврейской тематикой. Какое объединяющее начало видите для себя в этих двух направлениях?
- Я ещё сочиняю просто песни и музыку для симфонического оркестра. Однако, в каких бы жанрах ни работал, всегда стремлюсь к максимальной доступности своей музыки. Отсюда моя тяга и к мюзиклу, и к песне, и к еврейскому фольклору. Даже музыку для симфонического оркестра я стараюсь сделать понятной самому широкому кругу слушателей.
- То есть, вас больше тянет к некоему традиционализму, к эксперименту вы не склонны?
- Я бы не употреблял это слово по отношению к искусству. Произведение искусства не может быть экспериментальным, как не может быть экспериментальной, скажем, исповедь. Конечно, это больше вопрос терминологии. Художник всегда находится в поиске, но не ради «дай-ка, попробую!» Подлинный поиск направляется желанием как можно полнее и пронзительнее (а значит, яснее) выразить свои чувства и мысли. Но если совсем честно, то и определение «ищущий» вызывает у меня настороженность. Ведь можно всю жизнь искать и ничего не найти, поэтому больше уважаю не столько ищущих, сколько находящих.
- Почему же вы серьёзно занимаетесь именно еврейской тематикой? Ведь вы закончили московскую консерваторию, с её русскими музыкальными традициями...
- Действительно, на родине меня еврейская музыка совершенно не интересовала. У меня вообще не было развито национальное самосознание. Конечно, Бернард Маламуд сказал совершенно точно: «Если ты забудешь, что ты еврей, гой рано или поздно напомнит тебе об этом». Мне тоже порой не давали забыть о том, что я еврей, однако на моё становление и образование, как общее, так и музыкальное, все это не повлияло.
- И всё же, пожалуйста, с этого места поподробнее. С какими проявлениями антисемитизма сталкивались на родине?
- С разными, как и все евреи. То во дворе побьют, то жидом обзовут. Но по творческой линии меня не дискриминировали. Сейчас принято любые карьерные неудачи объяснять антисемитизмом. По-моему, это отвратительно. Эмигрировав в Германию по еврейской линии, воспользовавшись своим национальным преимуществом, счёл своим долгом начать интересоваться еврейской музыкой и еврейством вообще. Об этом подробно пишу в очерке «Без обратного билета», публиковавшемся на портале Stmegi.com. Постепенно еврейская музыка по-настоящему захватила меня. Особенно активно занимаюсь ею с появлением в нашей ганноверской еврейской ортодоксальной общине ансамбля под управлением Наума Нусбаума. Может быть, для композитора нет ничего важнее, чем иметь «адресата» для своих произведений. И именно еврейская музыка сподвигла меня на создание симфонических произведений. Я и раньше много писал для симфонического оркестра, но, исключая ранние, послеконсерваторские сочинения, моим жанром была сюита. Чаще всего исполняется моя концертная сюита для балалайки с симфоническим оркестром «Мёртвые души» по Гоголю. То есть я оперировал контрастом, сопоставлением разных музыкальных образов. Но контраст — не есть конфликт, а тот самый конфликт, диктующий композитору сквозное взаимодействие и даже борьбу музыкальных идей, появился уже в моих поздних сочинениях, связанных с драматизмом еврейской музыки. Для группы Нусбаума написал несколько ораторий: «Хрустальная ночь», «Не тесни чужака», «Освобождение», «Когда я наконец стану свободным?». Для симфонического оркестра создал притчу «Еврейка из Толедо» и большое сочинение под названием «Кадиш». Тут сказалось противоречие между стремлением и творческой природой. Кадиш — это еврейская заупокойная молитва. Она, как и всякая молитва, не поётся, а декламируется нараспев. Стремился передать атмосферу, настрой кадиша. Но поскольку у меня русское музыкальное образование, заупокойный плач ассоциируется у меня с женским голосом, начиная с плача Ярославны. Поэтому у меня в «Кадише» солирует певица, что для еврейской музыки — совершенно нехарактерно. Также я не смог отказаться от колоколов в оркестре, чуждых еврейской музыке. Но я никогда не борюсь со своей творческой природой, которая, кстати, не имеет отношения к национальности композитора.
- Расскажите о вашем новом сочинении для ансамбля Нусбаума, под названием «Erhoben und geheiligt» («Возвышен и свят»), основанном на тексте из еврейского молитвенника.
- Охотно принял предложение Наума — прежде всего потому, что мне нравится сочинять произведения для хора. Но, скажем, в моих мюзиклах, хор поёт только то, что перед этим уже спел солист, потому что в исполнении хора, как правило, не слышны слова. В религиозной же музыке слова всё время повторяются, как, например, в «Реквиеме» Моцарта слово «Lacrimosa». Поэтому акустических проблем не возникает. Кроме того, меня давно привлекало своеобразие синагогальной музыки, её мощь. Это — мой первый опыт в жанре еврейского псалома.
- Недавно состоялась ваша онлайн-лекция о состоянии современного мюзикла. Насколько успешен ваш опыт деятельности и в этом жанре?
- Мюзиклы пишу на русском языке, стало быть — для российского театрального рынка, однако пауза, возникшая из-за пандемии, может стать роковой для моих отношений с этим жанром, ведь поддерживать контакт с русскоязычными театрами из-за рубежа, где я проживаю, было всегда непросто. Вообще, существуют три вида театров, ставящих мюзиклы: репертуарный (то есть театр оперетты со своей постоянной труппой), антрепризный (труппа, созданная для постановки только одного определённого мюзикла) и, наконец, этим грешат иногда драматические театры. Насколько мне известно, стационарные государственные театры оперетты или музыкальной комедии остались только в России и на постсоветском пространстве. Разве можно представить себе современный преуспевающий театр, где вся труппа одинаково хорошо поёт, танцует и владеет актёрским мастерством? Такое могло быть во времена Дунаевского, развивавшего традиции классической оперетты. Уже много лет такой театр являет собой пережиток, заставляющий зрителя играть с собой в поддавки, прощать актёрам провинциальную, опереточную манеру игры. Недаром достижения советского мюзикла, не говоря уже о рок-опере, связаны в основном с их постановками в драматических театрах: «Тиль Уленшпигель» Г.Гладкова, «Юнона и Авось» и «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» А.Рыбникова были впервые поставлены в «Ленкоме», «Проснись и пой» Г.Гладкова и «Женский монастырь» Э.Колмановского — в театре Сатиры, «Мой брат играет на кларнете» О.Фельцмана и «Три мушкетёра» М.Дунаевского — в московском ТЮЗе, «Белоснежка» Э.Колмановского — в «Современнике».
- Интересно...
- После Дунаевского ни один мюзикл, созданный для театров оперетты и поставленный там, не имел такого успеха, что понятно. Ведь можно так написать музыку, чтобы её могли спеть драматические артисты или привлечь к участию рок -группу, зато уровень актёрской игры в этом случае безупречен. На западе театр оперетты — только здание (как, скажем, в Москве — Театр эстрады), которое обычно снимает продюсер для проката антрепризных мюзиклов. А классические оперетты во всём мире уже давно ставятся в оперных театрах. Для современного же мюзикла собирается со всего мира команда уникальных универсальных артистов. Но поскольку антреприза не бывает государственной, в неё вкладываются огромные частные средства, поэтому спектакль должен себя окупить и ещё принести значительную прибыль его «акционерам». Стало быть, много лет, изо дня в день (иногда по два раза), артисты играют один и тот же спектакль. Вряд ли это можно назвать искусством. Всегда стараюсь попасть на мюзикл, когда он только начинает идти, потому что через пару месяцев артисты играют уже только на мастерстве. Когда я оказался в эмиграции, стало трудно угадывать, какой из русских драматических театров был бы склонен поставить мюзикл, поскольку это явление исключительное. И, ориентируясь всё-таки на государственные театры музыкальной комедии, я старался, по вышеназванным причинам, исключить диалоги. А поют в этих театрах вполне достойно. Многие мои театральные работы — «Каббала святош», «Испанская баллада», «Русалочка», «История города Глупова», «Ящерица», «Кража» — по форме оперы, то есть там только поют, но мелодии у меня мюзикловые. А театры оперетты побаиваются такого жанра. Из последних постановок назову «Филумена Мартурано» (этот мюзикл идёт в разных театрах более 30 лет). В последние годы он был поставлен в Пятигорске и в Новосибирском театре «Орфеум», «Домовёнок Кузя» (новый детский мюзикл по мотивам мультфильма, к которому я когда-то написал музыку, поставлен в Новоуральске), рок-опера «Медея» (поставлена в петербургском Театре рок-оперы). Однако, повторюсь, все это происходило до коронавирусных ограничений. Сегодня же чаще всего сочиняю музыку на любимую мной еврейскую тему для клезмерского ансамбля Наума Нусбаума, участники которого живут и выступают в Ганновере, как и я.
- Бывали ли в Израиле? Какие у вас остались от этой страны впечатления? Собирались ли сами репатриироваться на Святую землю?
- Бывал, и многократно. Там у меня родня и друзья, там огромная русскоязычная аудитория. Проехал с концертами практически всю страну, поэтому немного знаю её «изнутри». Мир восхищается стойкостью, трудолюбием и мужеством народа Израиля — единственного демократического государства на всём Ближнем Востоке. Но очень мало в СМИ говорится о необыкновенной креативности этой страны, без которой Израиль бы не выжил. Собирался репатриироваться в еврейское государство, но не смог разобраться в довольно запутанных музыкальных тенденциях приехавших туда со всего мира евреев, в то время как немецкая музыка мне понятна с музыкальной школы, с прелюдий и фуг Баха.
- Насколько развита еврейская жизнь в Германии, правда ли, что на ее улицах опасно носить кипу и магендавид?
- Немцы делают всё возможное для восстановления еврейства, поскольку до сих пор остро чувствуют свою вину перед нашим народом за Холокост. Даже в самом маленьком городке обязательно есть синагога, а при ней — еврейская община. Существует также огромная сеть обществ христиано-иудейского сотрудничества. Не думаю, что где-нибудь ещё в нынешнем мире так активно борются с антисемитизмом. А что до второго вопроса, то в печальные или радостные для евреев даты сам президент Германии надевает кипу.
- Вы готовите к изданию новую книгу. Расскажите, пожалуйста, немного о ней.
- Моя вторая книга называется «В трубных звуках весеннего гимна?». Знак вопроса в конце её названия определяет основную тему автора: в искусстве, да и в жизни нет лёгких путей. В книге три раздела. Первый посвящён судьбе и творчеству уже ушедших от нас известных музыкантов, поэтов. Разумеется, особое внимание я уделяю жизни и музыке своего отца, Эдуарда Колмановского. В новой книге также имеются статьи и о целом ряде других деятелей искусства, которым были посвящены очерки в моей более ранней книге «Пока я помню», но при этом стараюсь нигде не повторяться. Потому и возникла идея создания второй книги, это произошло, когда появилась потребность дополнить написанное в первой. Во втором ее разделе — интервью с разбросанными по миру, от Москвы до Нью-Йорка, друзьями — музыкантами и поэтами, а также с потомками уже ушедших корифеев. В этом разделе особенно много имён, о которых в первой книге речи не было. Третий, последний раздел, составляют очерки на самые разные темы, не обязательно связанные с музыкой. Все материалы для моей будущей книги были опубликованы в интернет-изданиях «Семь искусств», «Заметки по еврейской истории», «Мастерская», на моем любимом портале Stmegi.com.
- Считаете ли свою эмиграцию удачной, не страдаете ли от ностальгии, как многие?
- Не могу пожаловаться на свою жизнь в Германии, в том числе — и на творческую. Но, по моему убеждению, эмиграция не может и не должна быть удачной. Для любящего родину человека эмиграция — отчаянный, последний шаг, а решение об отъезде из родного дома связано, как правило, с очень серьёзными причинами, в любом случае, это — увечье. Человека могут спасти от гангрены, ампутировав ногу. Это — спасенье дорогой ценой, инвалидностью. То же можно сказать и об эмиграции. С крушением коммунистической империи стало не так больно, поскольку появилась возможность ездить на родину. А вообще, мой возраст навевает другую ностальгию — по меткому выражению А.Вознесенского, «Ностальгию по настающему, что настанет, да не застану....»
