Меир Шалев, покинувший нас на прошлой неделе, родился в Нахалале в Изреельской долине в июле 1948 года, что, вероятно, делает его первым крупным израильским писателем, появившимся на свет в новой стране. Хотя семья Шалева переехала в Иерусалим, когда он был еще ребенком, он слышал рассказы своей матери, бабушки, дедушки, тети и дяди о зарождающихся еврейских сельскохозяйственных поселениях, которые, как и Нахалал, составляли основу молодого государства, и они послужили стартовой площадкой для большинства сюжетов его прозы.
Люди Шалева — это своя собственная порода халуцев: трудолюбивые, индивидуалистичные крестьяне, которые образуют коллективы тесных, сплетничающих общин, изобилующих изгоями и чудаками. Они не являются ни коллективистами из кибуцев с их утопическими социалистическими мечтами из сионистского песенника, ни книжными интеллектуалами и лавочниками из города, которые никогда не пачкают руки и не смогли бы пережить засухи, болезни и наводнения, которые переносят крестьяне.
Его герои, как и автор, находятся в тесном контакте с временами года, погодой, качеством почвы, севооборотом, повадками птиц, шакалов, ослов, коров и кур, которых они выращивают. Вы чувствуете землю Эрец Исраэль в каждом предложении. Каждое дерево, каждый камень и, конечно, каждый зверь (даже волшебный) получают свое время.
Это практичные люди, которые могут построить дом, коровник или курятник, или приготовить изысканное блюдо из простых ингредиентов. Они полубезумны от неудовлетворенных страстей, придумывают сложные саморазрушительные программы, чтобы удержать старые травмы или достичь давно забытой романтики. Их тоска, их истории и их случайные вылазки за пределы естественного мира восходят к их крестьянско-еврейским корням на Украине и в России до того, как они приехали в Палестину.
Проза Шалева — это отчасти «Сто лет одиночества», отчасти «Планы на жизнь» (пьеса Ноэла Кауарда). Если он привнес магический реализм в ивритскую литературу, то он также является распространителем «любовного четырехугольника». Я имею в виду не треугольник разочарованной безответной влюбленности, в котором каждый влюбленный любит не того человека, или несовпадающие пары из «Сна в летнюю ночь», а любовь трех мужчин к одной и той же женщине — в каждом романе женщина раздает свои ласки в разной степени и с разной частотой.
Персонажи Шалева формируются и деформируются под влиянием своих навязчивых идей и психических потрясений, но как автора его не интересуют психологические причины и следствия. Он рассказывает нам мифические истории об архетипах, делится своим увлечением культовыми персонажами, населяющими еврейскую Библию, смешивая при этом библейские стихи с уличным сленгом.
В своих замечательных мемуарах «Моя русская бабушка и ее американский пылесос» Шалев описывает манию своей бабушки Тони к чистоте среди грязи и пыли Нахалала, рассказывает о том, как она вешала тряпку на каждую дверную ручку, чтобы вытирать ее сразу после прикосновения, и о ее любви-ненависти к ультрасовременному чистящему прибору, который ей прислал ее буржуазный шурин из Лос-Анджелеса. Большинство современных писателей принизили бы такого персонажа, как Тоня, навесив на него ярлык страдающего обсессивно-компульсивным расстройством, но Шалев изображает ее великую романтическую борьбу за то, чтобы оставаться верной своим неясным внутренним идеалам с любовью, раздражением и удивлением.
Шалев рассказывает свои истории «в сторону». Он раскрывает основные сюжетные моменты как отступления, а затем пересказывает критические моменты снова и снова, каждый раз с несколько иной точки зрения, по мере того как он заполняет еще одно измерение своей истории.
Нахалал, где Шалев жил в детстве, спроектирован в форме большого круга, разделенного на участки земли, принадлежащие разным семьям, как спицы колеса повозки, с коммунальными службами в центре. Чтение романа Шалева сродни гипнозу, когда колесо Нахалала вращается, когда Шалев кружит и кружит, вводя читателя в транс. Многое происходит в сюжетном плане, эмоции переполняют, но без клиффхэнгеров (художественный приём в создании сюжетной линии (в литературе или кино), в ходе которой герой сталкивается со сложной дилеммой или последствиями своих или чужих поступков, но в этот момент повествование обрывается, таким образом, оставляя развязку открытой до появления продолжения), вы должны читать его медленно, чтобы впитать все это и соединить точки.
Легко увлечься антиностальгической ностальгией его маленьких эпопей и не заметить, насколько подрывными на самом деле являются романы Шалева, бросающие вызов, например, традиционной гендерной идентичности и представлениям о браке. В одном из романов овдовевший молочник, чья физическая сила превосходит силы всех в его деревне и который вечно тоскует по своей умершей жене, еще больше тоскует по отрезанной косе собственных волос, когда мать растила его девочкой; военнопленный-гей становится временной суррогатной женой в асексуальных, но чувственных отношениях, поскольку он учит фермера изысканной кулинарии и тому, как быть одновременно мужчиной и женщиной в танце танго.
Шалев воспевает и пародирует мифы поколения основателей, высмеивая их претензии на создание бесклассового общества, их жажду признания и развивающуюся ностальгию по собственному прошлому, и в то же время с комическим гением отмечает их уникальность как поколения мечтателей и практичных безумцев. Герой в одном из его романов берет землю, которую он унаследовал в своем мошаве, и превращает ее в частное кладбище, где могут быть похоронены только добросовестные участники Второй алии. Конечно, пожилые халуцим или их потомки конкурируют за участки по завышенным ценам, чтобы лежать в вечности рядом с гигантами, создавшими государство.
Год назад я имел честь познакомиться с Меиром Шалевым, когда организация, которой я руковожу, Израильский центр образовательных инноваций, вручила ему награду за жизненные достижения за вклад в развитие детской литературы на иврите. Книги Шалева для детей — это произведения мастера-рассказчика, удивительные, трогательные и полные юмора. Он хорошо понимает детей, никогда не опекает их и не упрощает. На финале конкурса молодых писателей Израильского центра образовательных инноваций в мае прошлого года Шалев посоветовал 500 молодым писателям из 3-6 классов постоянно носить с собой блокнот и установить регулярное время для записей в нем, по крайней мере, несколько раз в неделю, как для работы, и не писать только тогда, когда чувствуешь вдохновение, и относиться к своим сочинениям серьезно. Он говорил с ними глаза в глаза, писатель с писателем.
Как и эта страна, с жизнью которой Шалев жил параллельно до прошлой недели, творчество Шалева разнообразно, уходит корнями в историю нашего народа и наши тексты и постоянно обновляется. Более чем любой другой современный израильский писатель, Шалев десакрализирует и деромантизирует основателей Израиля. В то же время, написав о них с любовью, с пониманием их необыкновенных крайностей поведения и чувств, он вновь романтизирует их, освящая их как краеугольные камни ивритской литературы. Я не могу придумать лучшего способа отпраздновать 75-летие Израиля в эти бурные дни, чем чтение Меира Шалева.
Times of Israel, перевод Ильи Амигуда
