Чувство, что интеллектуалы оторвались от остальной массы трудящихся, и гораздо больше тяготеют к какой-то космополитической интеграции, чем к национальному сплочению, еще долго будет подогревать националистические страсти в России.
Политический аналитик Борис Межуев опубликовал в своем блоге очень любопытный пост о русском национализме, его истоках и перспективах:
«Мое отношение к национализму. Тут нужно, конечно, уйти в самые истоки проблемы. Я в детстве очень любил Достоевского, прочитал его почти всего основного в восьмом-девятом классе и тема "русского мессианизма", "русской идеи" мне была не чужда уже и тогда.
Я сам не понимаю, какой смысл я мог тогда в это вкладывать, но слова Князя из Фантастических страниц, затем повторенные Ставрогиным о народе, который несет в себе Христа, почему-то были мне близки, хотя я родился и вырос, скорее, в либеральной семье и если брать отца, то в довольно западнической.
С другой стороны, мне никогда не была близка русская партия, и не только довольно ясно выраженным антисемитизмом. Это было и у Достоевского, но как-то это не казалось главным.
Сейчас я хорошо понимаю, что мне уже тогда не нравилось в этой партии и в русофильстве того времени. Проблема была в том, что это было не вполне русофильство, это было, скорее, крестьянофильство - представление о том, что подлинная Россия - это Россия в первую очередь Россия деревенская, тогда как Россия городская как бы не вполне национальная. Отсюда, с одной стороны, культ Есенина как самого русского поэта и с другой стороны поразительное равнодушие к Пастернаку - поэту изо всех стремившемуся доказать свою русскость, но при этом, разумеется, не крестьянскую русскость. Но, увы, и русофобия тогдашняя в значительной степени определялась отчуждением интеллектуального городского класса, действительно с сильными еврейскими и кавказскими примесями, от крестьянской среды, как собственно деревенской, так и осевшей в городе.
Есть интересные примеры вот такой ярко выраженной русофобии как крестьянофобии того времени - в частности, фильм "Пропавшая экспедиция" - с одной стороны прекрасный русский интеллигент Смелков в исполнении Гринько, симпатичные в целом белые офицеры, симпатичный грузин-коммунист, которого играет Кикабидзе, и чудовищные, почти звероподобные крестьяне, которые и есть настоящее зло. Такую русофобию как крестьянофобию и русофилию как крестьянофилию я помню очень хорошо, и только сейчас понимаю справедливость слов Кнабе, который выводил антисемитизм того времени из этого антагонизма деревни и города. Не всякий антисемитизм и национализм могут быть объяснены этим фактором, но думаю, что русский антисемитизм на 90 процентов связан был именно с этим обстоятельством.
Что касается национализма последнего времени, то он имел совсем другой социальный смысл - а именно смычку русского города и русской деревни против этнических диаспор - кавказских и среднеазиатских. Тема крестьянской России как настоящей России ушла, и вместе с ней практически ушел антисемитизм как массовое явление.
Но в последнее время он начинает опять возникать, и причина этого, конечно, политическое пробуждение интеллектуального класса на Западе как реакция на популистскую - в основе своей антиинтеллектуальную - волну. Вот это чувство, что интеллектуалы оторвались от остальной массы трудящихся, и гораздо больше тяготеют к какой-то космополитической интеграции, чем к национальному сплочению, это чувство будет подогревать националистические страсти еще долгое время.
Поэтому в национализме надо видеть прежде всего его социальные корни. Консерватизм для меня - это действительно стратегия интеллектуального класса, которая сводится к тому, что действовать именно в контексте национальной почвы, но все-таки не растворяться в ней без остатка. В каком-то смысле это именно то, что Достоевский вкладывал в слово "почвенничество" - не отрицать людей 40-х годов, но сделать так, чтобы они утвердились в национальной почве, что, конечно, будет непросто...»
