Кинокритик, лично знавший Зиновия Гердта, делится своими воспоминаниями.
Сначала где-то за кадром появился голос Гердта, а потом, спустя годы, на экране возник сам Гердт во всей своей красе и… хромоте. И какой это был голос! Дамы с первого взгляда влюблялись в этот мягкий, бархатистый тембр. Одна как-то призналась Зиновию Ефимовичу: «Я хотела бы ребенка от вашего голоса».Хромота была с войны. Молодой артист Гердт ушел на фронт добровольцем. От возможности попасть в театральную бригаду отказался наотрез. На фронте никому не рассказывал о своей профессии. Был сапером. После тяжелого ранения его вынесла с поля боя молоденькая медсестра. Одиннадцать операций. Хирург Ксения Винцентини — жена будущего авиаконструктора Королева — спасла Гердту ногу от ампутации, но та стала короче на восемь сантиметров.
Казалось, дорога на сцену навсегда закрыта. Но в госпиталь к раненым приехал кукольный театр. И Гердт решил, что это его судьба. В 45-м, еще на костылях, он пришел в кукольный театр к Сергею Образцову.
За ширмой кукольного театра Гердт провел 36 лет. Объездил весь мир. Играл и первого человека на земле — Адама, и самого Черта. Самый известный персонаж — конферансье из «Необыкновенного концерта» — к гастролям в каждой стране Гердт готовил текст на новом языке.
Сегодня трудно представить, что это Гердт многие годы говорил в кино за кадром за своих персонажей, и мягкий, ироничный, ни с чем не сравнимый гердтовский тембр намертво прилипал к героям Тото или Юри Ярвета. В какой-то момент его голос стал самодостаточным и самоценным. Интонация Гердта была гораздо богаче и насыщеннее текстов, которые он озвучивал. Он должен был появиться в кадре.
В те годы в кинематографе был очень популярен актер, близкий по типажу и амплуа к Гердту. Великий Ролан Быков, тоже всю жизнь игравший «маленького человека», первым разглядел в Гердте гениального комика и снял в эпизоде в своем режиссерском дебюте «Семь нянек».
В те времена актер с типичной еврейской внешностью, пусть даже и с таким талантом, был обречен на безвестность. А Гердт был любим всенародно, его узнавали, его обожали. Он был маленьким, неказистым Дон Кихотом, и ветряные мельницы, с которыми он боролся, время от времени все-таки рушились.
В советском кино еврейские персонажи Гердта, как правило, были на обочине сюжета. Уже потом, когда в перестройку режиссеры бросились экранизировать полузапрещенную прежде литературу, Зиновий Ефимович переиграл всех еврейских ребе и мудрецов. Я сам был свидетелем, как в Одессе одновременно снимались сразу три экранизации Бабеля, и во всех Гердт играл старого синагогального служку Арье-Лейба. Ему даже переодеваться не надо было.
Вообще, в нем не было ничего пафосного, актерского. Само слово «актер» он ненавидел. В доме Гердтов оно было почти ругательством, и, когда жена Татьяна Александровна во время ссоры в сердцах называла Зиновия Ефимовича «артистом», тот говорил: «За это можно и по морде!».
Они были удивительной парой. Познакомились в Египте во время гастролей образцовского театра — Татьяна Александровна была переводчиком. У обоих семьи. Прилетели в Москву, через день встретились, чтобы уже никогда не расставаться. Когда женщины говорили Татьяне Александровне: «Какой у вас замечательный муж!» — та отвечала: «Как я вас понимаю!»
Мне посчастливилось побывать в их гостеприимном доме, где даже случайного гостя первым делом кормили, выставляя на стол все, что было в холодильнике. Дела потом — сначала борщ, стопочка водки и уютный разговор под нее…
Галантен он был до невозможности. Помню, на какой-то премьере, поздоровавшись со мной, поцеловал руку всем незнакомым ему девушкам из нашей компании.
Гердт обожал людей, влюблялся в друзей с первого взгляда. Любил жизнь, вечеринки, анекдоты, красивых женщин. Переживал происходящее, искренне радуясь и волнуясь. Иногда — держась за сердце.
Он, конечно, всегда казался уже немолодым человеком. Но до конца жизни друзья звали его Зямой, и в этом не было никакой фамильярности. «Сколько зим, сколько Зям…» — говорил он сам о себе.
Последние месяцы жизни Зиновий Ефимович тяжело болел. Лежал на даче в Пахре, и все приезжали к нему. И он сам, и все вокруг понимали, что прощаются. Но Гердт не был бы Гердтом, если бы не вносил в эти, по сути, трагические мизансцены ноту иронии. Евгений Миронов вспоминал потом, как зашел в комнату к Гердту: «Лежит. Рядом сидит Хазанов. Подходим ближе. И вдруг те же глаза, тот же тон... Веселый и легкий до неприличия: «Ребята, вы не видели мой орден? Нет? — шарит рукой по столику. — Таня! Катя! Б..., где орден?» — Приносят. Положили на грудь. — «Вот, Женя, орден «За заслуги перед Отечеством» третьей степени». — Помолчал и добавил: «То ли заслуги мои третьей степени, то ли отечество...»
Гердта с детства тянуло ко всему, что напечатано в столбик. Он знал километры волшебных стихов. Уже очень больным, за два месяца до смерти вышел на сцену в день восьмидесятилетия и в последний раз прочитал своего любимого поэта Давида Самойлова: «О, как я поздно понял, зачем я существую! Зачем гоняет сердце по жилам кровь живую. И что порой напрасно давал страстям улечься!.. И что нельзя беречься, и что нельзя беречься…»
СПРАВКА
Зиновий Ефимович Гердт (Залман Афроимович Храпинович) родился в 1916 году в городе Себеже Витебской губернии. Скончался в 1996 году в Москве. Советский и российский актер театра и кино. Народный артист СССР (1990). Участник Великой Отечественной войны. Снялся в 78 фильмах, в том числе сыграл одну из главных ролей в фильме Михаила Швейцера «Золотой теленок».
