Имя писателя и журналиста Феликса Михайловича Бахшиева в Дагестане достаточно известно. В разное время в различных издательствах вышли в свет такие его сборники прозы, как «Где-то есть сын», «Бег времени», «Мужская любовь», «Разнотравье», «Слышать голос твой», «Семь дней тревоги», «Белый аист», «Кардинская осень», «Монолог на площади согласия», «Было все в мире этом призрачно» и другие. Последняя книга взволновала меня чрезвычайно. И я решил встретиться с её автором. Выход этой книги как раз был приурочен к юбилею писателя.
- Феликс Михайлович, почему Вы не отметили свой юбилей? Я слышал, что как-то очень не любите отмечать дни рождения?
- Юбилей я провел на больничной койке. Коллеги по литературному цеху предлагали мне провести вечер или встречу с читателями, студентами. Я отказался. К чему? Кто интересуется сегодня литературой? А собираться и славословить: для чего? А насчет дней рождения... отмечаю их только в семейном кругу. Собирать какое-то общество и выслушивать дифирамбы, здравицы, тосты — от всего этого я далек. Никогда не любил. Да и за что любить? Ну, скажем, до тридцати лет еще можно, а дальше... Ведь ты спускаешься по лестнице жизни вниз, на ступеньку ниже. Это, по-твоему, должно сильно радовать?
- А когда мы находимся на самой высокой ступеньке? Вы меня заинтриговали.
- На самой высокой ступеньке? В младенчестве. С ясной и здоровой аурой, богатой информацией и чистой энергетикой — все это получаем от природы, через мать. А дальше происходит взросление. Обогащение разума и души. И, к сожалению, потом, постепенно, разрушение организма...
- Неприглядную картину вы нарисовали. Скажите честно, вы религиозный человек?
- Нет, я не религиозен. Может, ты хотел спросить, верую ли я в Бога? Вообще, для серьезного человека это должно быть личностным, тайным. А не показным. Сегодня стало чуть ли не модным представляться религиозным человеком - и тут же совершать небогоугодные дела и поступки. А потом просить отпустить ему грехи. Мой Бог - в моей душе. Я его вырастил. Вернее, природа, мирозданье позволило его вырастить. Он меня испытывает и ведет по жизни. Он - мой поводырь. В минуты скорби, радости, поисков - всегда со мной. Он - это второе мое я, мое эго. Мой Бог - доброта, совесть. Наша беда - беда интеллигенции и обывателей - в том, что мы опасаемся четко сформулировать свою мысль, плохо дружим с логикой. Боимся раскрыть душу. Вырываем фразы из контекста и блуждаем в трех соснах в поисках истины. Почему я заговорил об этом? Сейчас поймешь. Часто приходится слышать следующую концепцию или формулу: «Красота спасет мир». Да нет же, господа-товарищи! Вы глубоко ошибаетесь и загоняете себя в тупик! Нет, не так говорят герои романа Федора Достоевского. Когда один из них задает вопрос: «Спасет ли красота мир?», другой отвечает: «Ах, кабы она была добра, все было бы спасено». Кабы она была добра... Слышите эту формулу? Вот это добро красоты и спасет мир. И потому, я так думаю, человек должен сеять в свою душу, как в теплую, щедрую землю, зерна добра. Вот тогда только и будет все спасено.
- Кем для Вас лично была мама: доброй воспитательницей или строгой учительницей?
- Мама для меня была мамой. Она несет в себе доброе начало и олицетворяет собой свет и смысл жизни. Она не читала мне нравоучений. Своим характером, своим поведением, отношением к людям, состраданием к человеку незаметно, методично, может и сама не замечая, подавала мне уроки жизни.
- Как она относилась к Вашему творчеству? Может, советовала, может, чего-то не одобряла?
- В литературную и журналистскую работу абсолютно не вмешивалась. Но читала все. Буквально все. Ни одну книгу, ни одну газету с моей статьей не упускала из виду. То сама купит, а то соседи принесут. Я ее часто заставал за чтением даже в преклонном возрасте. Если моя работа нравилась, у нее светились глаза. Она прекрасно владела татским языком, языком фарси, знала массу пословиц и поговорок. Одну из них я часто вспоминаю и повторяю. Она переводится так: каждый должен сам вспахать свою борозду. Сейчас жалею, что вовремя не освоил ее богатую языковую школу.
- А какие у Вас были отношения с отцом, одним из основоположников татской литературы? Он следил за Вашим творческим ростом? Учил азам беллетристики?
- Отношения были дружеские. Я слышал, как он говорил коллегам: мы с сыном друзья. Может, он как-то скрытно и наблюдал за моими творческими потугами, но ничего мне не говорил. У нас были разные, если можно так выразиться, творческие «лаборатории». Да и я в ту пору был просто «салага» в литературе. Пацан, ищущий свою тропу.
- Что Вам ближе: писательский труд или журналистский?
- Когда еще в 1960 году я пришел на работу в газету «Комсомолец Дагестана» литературным сотрудником, то вскоре понял, что сочетать стихотворчество с газетной работой невозможно. Все мое время уходило на то, чтобы писать очерки и корреспонденции. Потом ведь еще очень часто приходилось выезжать в различные командировки.
- А как обстояло дело с прозой?
- Скажу так, беллетристика и журналистика — это литература. Беллетристика строится на художественном вымысле, а журналистика только на фактах. Поэтому проза оказалась мне даже как-то ближе. Поездки в районы республики, встречи с разными людьми и живое общение с ними дают богатейший материал пишущему человеку. А стихи ко мне вернулись неожиданно, спустя уже почти сорок лет. Поэтому сейчас я снова стал их писать. Причем они приходят откуда-то свыше.
- Чем Вы это объясняете?
- Поскольку я по гороскопу Скорпион и привержен, в некоторой степени, мистицизму, то считаю, что вся информация поступает из космоса. В голове накапливается столько мыслей, что в один прекрасный день наступает озарение, и душа все выплескивает на бумагу. Вот я хочу спросить у тебя, как, по-твоему, озарение имеет какое-то отношение к мистике?
- Затрудняюсь ответить.
- А для меня нет абсолютно никаких загадок в этом вопросе. Поскольку сам человек является существом мистическим. Мне кажется, что он пришел на землю из запредельных миров и основал здесь свою колонию. Но, став ее хозяином, он вечно обращается и мыслями, и душой, и взором в космос, во вселенную. Туда, откуда явился миллионы лет назад.
- Я слышал, что у Вас с Расулом Гамзатовым был тесный творческий союз. Вы действительно вместе много работали?
- Да, еще в далекие семидесятые годы мы вместе делали большие литературные статьи, которые затем публиковались в «Дагестанской правде», «Литературной газете», центральной «Правде», «Советской России»... Помню большую статью в «Дагестанской правде» под броским заголовком «Музыка революции». Затем я стал делать беседы с патриархом поэзии. Расул был удивительный человек. Удачному материалу он радовался от души, а когда смеялся, то смех у него был как у ребенка. Даже слезы выступали на глазах. И обязательно по завершении каждой беседы дарил мне свою книгу с дарственной надписью.
Кстати, Расул Гамзатович в последние годы часто рассказывал мне о своих сновидениях. Вот что он однажды поведал: «Мне часто снится мама, Патимат. Отца вижу... Когда я был в Болгарии, посетил предсказательницу Вангу и подарил ей указательную палку. Она мне говорит: с этой палкой тебя ждут отец и мать. Спрашиваю, почему с палкой? Она отвечает: бить, много ты натворил грехов в своей жизни. Долго мне потом еще эта палка снилась». Это был глубоко мудрый человек.
- Название для своей юбилейной книги Вы выбрали необычное: «Было все в мире этом призрачно». Каким-то пессимизмом веет от него. Почему так?
- Разве? Я не ожидал от тебя такого вопроса. Человек приходит в этот мир со своим спутником — своим временем. И в долгой жизни оказывается в водовороте многих событий и коллизий. И все-таки у него должен отложиться в душе кусочек жизни, осколочек, яркий, теплый, согревающий душу и будящий разум. Я его считаю мигом. У Юсуфа — героя повести, этим мигом был поиск прекрасной, юной незнакомки. А у тебя разве его нет? Если нет, то будет: ты еще молод. Без него нет настоящей жизни. Если его не будет — жизнь пуста и прошла, как телега по каменной дороге.
Фрагменты интервью Джабраила Алиева
